Исповедь фронтовика

Был призван на службу в Красную армию 12 апреля 1941 года Летским райвоенкоматом Коми АССР. По распределению попал в стрелковый полк № 1535 в г.Овруч Житомирской области УССР. В первое время, как и все, проходил курс молодого бойца. Новобранцы учились строевой подготовке, стрельбе, рыли окопы, совершали марш-броски, познавали премудрости как вести рукопашный бой, колоть штыком и так далее. Оружие в части у всех солдат было – это винтовки Мосина со штыком. Летом вышли в летние лагеря, где и продолжали службу.
Война для всех началась неожиданно. Хотя разговоры о том, что Германия может напасть на Советский Союз и были, только в это никто не верил.

В первые дни и ночи очень много немецких самолетов летало над нами. Они бомбили наши части и летели дальше. Гул от них слышался очень часто. Стрелять по ним сперва нам было запрещено. Наступление немцев на нашу страну было стремительным. Что ни говори, а они воевать умели, прошли уже почти всю Европу. У нас же в частях в первое время из-за отсутствия связи и общей координации действий было много неразберихи и противоречивости. Несмотря на это, мы все держались вместе, дисциплина была железная, подчинение и субординация беспрекословные. Оказывали сопротивление врагу, как могли, и где это было возможным. Поначалу было страшно, но со временем это чувство прошло: так что было не жалко стрелять в немцев, таких же как мы, молодых. Одно было плохо: не хватало боеприпасов, поэтому стрелять надо было только наверняка. 

Всякого в это время пришлось повидать. Однажды стояли мы взводом около леса, был у нас старший – в звании лейтенанта. Из леса выходила дорога, вот мы там и находились. Смотрим: идет по дороге рядовой солдат, без оружия, весь уже исхудалый, небритый. Увидев нас, обрадовался, подошел, попросил поесть что-нибудь. На вопрос лейтенанта, кто такой и откуда – представился, сказал, что его часть разбита, а он выходит из окружения. Поскольку его оружие разбито осколками, он был вынужден его оставить. Лейтенант в грубой форме сказал ему, что он не должен был покидать место сражения, сражаться до последнего патрона. Затем он приказал солдату отойти к опушке и из своего пистолета застрелил его прямо в лоб. За что?

До того, как осенью попал в плен, три раза ходил в атаки, да такие, что было слышно, как пуля мимо уха пролетает. Немцы из своих укрепленных дотов стреляли по нам из пулеметов и автоматов с таким остервенением, что даже не знаю как это выразить словами.

В первую атаку поднимались несколько раз. Сколько полегло там наших солдат уму непостижимо. Когда по приказу бежали вперед, то приходилось бежать по телам наших ребят, с которыми буквально накануне разговаривал, вспоминал прошлое, мечтал о будущем. А ведь их всех вырастили родители. Они были крепкие и веселые. Их дома ждали жёны с детьми, родители, братья с сестрами, невесты…Только уже не встали они, навечно остались на этом поле боя.
Во второй атаке наш батальон участвовал в составе около восьмидесяти человек и буквально за 30-40 минут полегли почти все, в живых осталось всего семь человек.

В начале войны о советских штрафных батальонах мы не слышали. Однако то, что у немцев были свои штрафники, я убедился сам. В одном из наступательных боев, когда мы двигались вперед, заметил, что на поле боя у перелеска лежит, прикованный цепью к пню, немецкий пулеметчик. Он нагло смеётся. Перед ним стоит пулемет, а рядом тысяча штук расстрелянных гильз. У мены в мыслях тут же пролетело: «Скольких же наших бойцов он на тот свет отправил?» И закипела во мне кровь, мне так захотелось тут же убить этого гада. Я вскинул винтовку и думаю: заколю тебя как свинью. Только в это время сзади по плечу кто-то - хлоп: оборачиваюсь, а там наш лейтенант. Хотел я дать ему по зубам, лейтенанту, чтоб он мне не мешал, да только он направил свой пистолет на меня и орёт: «Вперед! «Вперед!» и мы побежали дальше…
В другом бою при наступлении немцы стали «крыть» из минометов с такой силой, что пришлось залечь. Недалеко от меня была большая сосна, и я хотел было залечь за ней. Только не успел добежать до неё, опять прогремела минометная очередь. Я залёг в ямку. А когда поутихло, то вместе с другими солдатами рванули дальше. Тут вижу, что под той самой сосной сидит солдатик по национальности то ли узбек, то ли казах. Одной ноги ниже колена у него нет, видать, оторвало миной. Сам он сидит, едва держится за оставшееся бедро и не кричит от боли, весь побледневший и слова не может сказать… Смог ли он потом выжить, так и не ведаю.

Уже осенью, в сентябре, попал в плен. Это было под городом Новоград-Волынский. Послали нас провести «разведку боем». Это значит, надо было идти почти на верную гибель. Предстояло выяснить и отметить, где на передовом рубеже находятся огневые точки и пулеметные расчеты противника. Дело было ближе к вечеру. По команде мы начали бой. В ответ немцы как начали строчить из пулеметов, мама не горюй. И «прошило» мне бедра, правда, не задело кости. Ползти обратно я не мог, потерял много крови, ослаб, а от наших подмоги почему-то не было. Как стемнело, немцы при обходе поля боя меня и утащили к себе. 

Через какое-то время отправили в ближний тыл, немножко подлечили и сдали на сборный пункт военнопленных. Это был огороженный колючей проволокой большой участок поля, сарай и единственное здание для охраны и начальства. Пленных было очень много, жили в насквозь продуваемом старом сарае. Кормили два раза в день какой-то баландой, многих прохватывал понос, очень многие там умирали и от ран, и от болезней. Хлеба давали вообще очень мало, да и тот был какой-то, как глина. Тем не менее, давали всем по четыре штуки коротеньких сигарет, на которые курящие меняли свой хлеб.

Вот там и прищлось увидеть тех, кто ел мертвечину. Их было человека четыре. Жили они отдельно на краю лагеря в вырытой ими землянке. По ночам было видно, что в землянке горит костерок, идет дым, но на это не обращали особого внимания. Тем не менее, узнала про это охрана лагеря, повязали их за руки, на грудь повесили таблички, где по-русски и по-немецки крупными буквами было написано: ЛЮДОЕДЫ. Три дня они их водили одной шеренгой по лагерю, к концу третьего дня вздернули на виселице.

А после распределения я попал в Польшу, в одно из имений, как, вроде, у нас до революции помещичье владение. Это рядом с г.Хелмны. Приходилось там выполнять всякую тяжёлую и грязную работу на полях и фермах, работая от зари и до зари. За все три года там я так ни разу досыта и ни ел. Охрана там была, как звери, издевались постоянно. И среди своих был один их прислужник, работал поваром. Вот он постоянно на нас руки поднимал. Позже, когда нас освободили, хотели мы его сами прикончить, да только не успели его поймать. Он, видать, запас себе чужие документы и сбежал. 
А среди охраны был один пожилой, небольшого роста немец, беззлобный такой. Все наши относились к нему тоже по-хорошему. Он был как вольнонаемный охранник. Никого из пленных не обижал, даже втихаря делился куревом. Когда наши войска были уже совсем близко и немцев в форме могли запросто убить те же военнопленные, мне его стало жалко. Зашёл я к барину в имение, незаметно взял у него гражданскую одежду, заставил его снять и отдал тому охраннику. Давай, говорю ему, деду, шуруй к своей фрау. Он чуть было не прослезился. Из своих же мне ни один не сказал ничего против.
А охрана немецкая никого из нас не расстреляла, ночью они нас оставили, все сбежали. Проснулись мы поутру, смотрим: никого нигде нет. Но мы не разбежались, ждали своих солдат где-то дня полтора-два.

Затем проходили мы спецпроверку. По времени это заняло недели две-три, пока особисты проверяли все наши показания, посылали запросы, ждали ответы и прочее. Держали нас тоже как в тюрьме, под охраной, в большом двухэтажном здании. У особистов кабинет был на втором этаже, куда вела крутая лестница. На лестничной площадке стоял автоматчик. Таких, как я, там было человек пятьдесят, все угрюмые, меж собой почти не разговаривали, думали о своём. После прохождения допроса, вслед каждому выходящему из кабинета кричали: «Налево!». Они спускались вниз, и конвоиры отводили их в другое помещение. А мне вслед после последнего допроса почему-то крикнули: «Направо!». Автоматчик на площадке пнул меня так, что я слетел вниз по лестнице. Потом я этих бедолаг - бывших военнопленных - больше никогда не видел. Были разговоры, что очень многих посадили в сталинские лагеря. Так что мне, можно сказать, ещё повезло. 

Потом меня определили в стрелковый полк № 895, дали книжку красноармейца, дали оружие, и мы продолжали гнать немцев дальше в их логово. Я не дошёл до Берлина сто километров, как объявили капитуляцию Германии и долгожданную победу. Радости этой не описать!

Одно могу сказать: где мне только не пришлось быть и всякого повидать, но я никогда не расставался с нательным крестиком, который дала мне мать перед отправкой в армию. И даже немцы крестиков ни у кого из пленных не отбирали. Может быть, и это тоже помогало.

В том небольшом городке уже после Победы посчастливилось мне встретиться со своим односельчанином – Сергеем Максимовичем Плеховым. Было так: вечером на городской площади была всеобщая поверка личного состава частей, находившихся там. И в той части, которая была построена рядом с нашей, слышу – крикнули: «Плехов» и тут же отзыв:- «Я». Ну, думаю, фамилия из наших мест, чем чёрт не шутит, пойду – разузнаю. Пошёл, спрашиваю у солдат: «Кто такой Плехов, где он?» и мне подсказали. Смотрю я и глазам своим не верю – подошёл ко мне Максим Сергей, наш, из Черёмуховки, с улицы Плант. Наши дома метров через триста друг от друга. Он призывался позже меня года на два. Выглядел тогда по-геройски, молодец! Служил ординарцем у своего командира части, был у него свой конь хорошей породы. Пощли мы к моему командиру, отпросился я как вроде бы в увольнение и он попросил своего командира за меня поручиться. В общем - отпустили. Раздобыл Сергей фляжку спирта медицинского, и мы с ним три дня и три ночи подряд всё разговаривали, даже спать не ложились. А поговорить-то уж было о чём.

Затем дослуживал срочную службу в 82-м механизированном стрелковом полку на территории Украины ещё один год. В той маленькой части были солдаты разных призывов и возрастов. У одного пожилого солдата была собачка по кличке Минутка. И вот он перед отъездом домой мне и говорит: мол, возьми, Игнат, себе эту собачку. Корми её, она много не ест, зато как-то с ней веселей. Так она со мной и осталась. Охраняли мы большую территорию, где были складированы авиабомбы. Ходили через сутки в караул. Территория под нашей охраной нашего караула была где-то гектара четыре и так как ночи там темные, то всегда приходилось держать ухо востро и быть начеку. И вот однажды, это было уже осенью, вечером заступил я на пост. Обошел вокруг, вроде бы, всё везде спокойно. Стемнело быстро. При следующем обходе вдруг моя Минутка загавкала, зарычала и смотрит настороженно в одну сторону. Присмотревшись, ничего подозрительного не увидел. Однако затвор передернул, крикнул: «Стой, кто идет?» В ответ - тишина. Минутка не унималась, рычала. Я выстрелил вверх, вызывая остальных караульных. Те прибежали быстро с начальником караула и при осмотре места метрах в двадцати от меня обнаружили лежавшего в ямке немца. Что у него было на уме, я, конечно, не знаю, но его тут же увели и больше я о нем ничего не слыщал. Но вот если не было бы со мной тогда моей Минутки, что могло произойти, даже подумать страшно. 
Так потихоньку срок службы приближался к концу, но домой ехать было как-то не по себе из-за того, что был в плену. И написал я одному другу в д. Талица письмо, где спросил, мол, как там к таким, как я относятся, как принимают? С ответом он не задержался, написал, что относятся с пониманием, зла не держат, всё будет нормально. И я решил вернуться в родную деревню в 1946 году.

А дома встретили родные: мать с сёстрами, тетя Маша с Августой. Стала налаживаться мирная жизнь. Вот только как бывшему военнопленному, мне надо было встать на учёт к МГБэшнику. Фамилия была у него Колегов. И ходил я к нему отмечаться через каждые две недели из Черемуховки до Летки 12 километров туда и обратно. И это было горше, чем там, под немцем. Часто он, подвыпивший, приказывал мне стоять по стойке «смирно» и спрашивал, почему я в плен сдался, почему не пустил последнюю пулю в лоб, а бывало, что и запускал в меня пепельницей.

Я же про себя думал: когда я там загибался, ты здесь в тылу живого немца и в глаза не видел. И что я, простой деревенский парень, мог там изменить, когда в первые месяцы войны солдаты сотнями тысяч в плен попадали. Да что там простые солдаты, старший сын Верховного Главнокомандующего Сталина И.В. Яков и тот в плену был…

Так и ходил я к нему отмечаться два года. Потом сняли с меня эту обязанность, и на душе стало немножко легче. Но всё равно многие в деревне где-то до конца семидесятых годов смотрели на меня как-то не так, как на ветерана.
PS. После войны И.П. Рубцов выучился на тракториста и до выхода на пенсию трудился по этой профессии в Черемуховском лесопункте Летского леспромхоза, в совхозе, в сельпо. Своими силами построил два дома. С женой Анной Андреевной вырастили пятерых детей, всем дали образование. До самого преклонного возраста семья держала большое подсобное хозяйство. Имел уважение односельчан. В последнее время тяжело болел: сказались последствия военного времени, и умер в свой день рождения 2 января 2005 года.

Василий РУБЦОВ, сын 
И.П.Рубцова.
с. Объячево.